ГРОССЕВИЧА, бухта

ГРОССЕВИЧА, б. (Японское море, Татарский пролив). Описана в 1874г. особой экспедицией от Иркутского отрд. Ген. штаба под команд. подполковника Л.А.Большова и на звана именем одного из ее участников топографа П.Гроссевича.

ГРОССЕВИЧИ, населеннный пункт в назван по бухте.

Справочник по истории географических названий на побережье СССР. МО СССР, ГУНиО, 1985

Бухта Гроссевича

Записано Арсеньевым В. К. в 1917 году со слов самого Гроссевича за несколько дней до его смерти.

В 1870 году в город Иркутск, где было сосредоточено все управление Восточной Сибирью, прибыли из центра два топографа, только что выпущенные со школьной скамьи. Один из них был Гроссевич. Надо представить себе юношу девятнадцати лет, который пер¬вый раз в жизни уехал так далеко от родительского дома. По прибытии в Иркутск Гроссевич узнал, что весной он должен отправиться на Амур, затем подняться вверх по Уссури до озера Ханка, а оттуда в пост Владивосток и явиться на шхуну «Восток», которой тогда командовал
штурман Бабкин. Он узнал также, что на него возлагается производство съемки по берегу Японского моря между мысами Туманным и Успения. Этот берег впервые наносился на карту.
Как только солнце пригрело землю к деревья одеваться листвой, молодой Гроссевич, запасшись всем необходимым, отбыл в командировку. Путешествие до поста Владивостока он совершил благополучно. Во Владивостоке местное начальство назначило в его распоряжение двух солдат от местной команды, Тут Гроссевич узнал, что вдоль берега ему придется идти пешком, все имущество его и продовольствие будут перевозить на лодке, которую он должен был раздобыть сам.
Ему повезло, и он, действительно, нашел у кого-то из жителей старую килевую лодку, которую и купил; за довольно большие деньги. Лицо, продавшее лодку, обязалось до отплытия шхуны привести ее в исправный вид и приготовить весла и все необходимое для путешествия. В начале июня шхуна «Восток» снялась с якоря и направилась вдоль берега моря. Одного топографа, тоже с двумя солдатами, Бабкин высадил в заливе Рында, а другого, Гроссевича, севернее реки Самарги, у мыса Туманного. Матросы спустили лодку в воду. Гроссевич погрузил в нее все свои вещи и сел сам. В октябре Бабкин должен был опять прийти на побережье, взять обоих топографов и доставить их обратно .во Владивосток.
Первые дни работ для Гроссевича были благоприятственные. Он довольно быстро подвигался вперед. Местами съемка его выражалась только одной линией - там, где был обрывистый и скалистый берег, но там, где открывалась долина, он углублялся в, нее на несколько километров и вновь возвращался к морю.
Но вот однажды случилась буря. Море разбушевалось. Непогода застала его на лодке. Долго пришлось искать какого-нибудь укрытия в виде бухточки или речки,
но ни того, ни другого не было. Высокий скалистый берег тянулся на много километров вперед. Тогда Гроссевич решил пристать к намывной полосе прибоя, потому что дальше в море держаться было невозможно, тут-то и сказалась неудачная конструкция его лодки с килем. Лишь только они дошли до полосы мелководья и лодка царапнула килем по придонным камня, как нашедшая волна в мгновение ока перевернула их и выбросила на берег. К счастью, все кончилось благополучно, путешественники ничего не потеряли, но все решительно, в том числе и спички, промокли насквозь. Как ни старались они разжечь огонь, им это не удавалось. Всю ночь они просидели на берегу и очень страдали от холода.
К утру туман рассеялся, небо очистилось. Они приветствовали рассвет с такой же радостью, как это делали первобытные люди, потерявшие огонь. Когда взошедшее солнце пригрело землю, Гроссевич снял с себя верхнюю одежду и разложил ее на камнях для просушки, а сам остался в одних кальсонах и рубашке. У него было около трехсот рублей денег ассигнациями. Он тоже разложил их на гальке и сверху каждую бумажку придавил еще камешком, чтобы деньги не унесло ветром в море. Затем он сам прилег на камни и как-то сразу уснул. По-видимому, Гроссевич спал долго. Он проснулся оттого, что в лицо моросил дождь. Он поднялся и окликнул своих солдат, но на его зов никто не отозвался. В то же мгновение он заметил, что исчезли лодка, палатка, и продовольствие. Кругом было пусто. Деньги исчезли тоже. Гроссевич бросился к берегу и стал кричать, но на его зов отвечали только эхо в прибрежных утесах и волны, с шумом набегавшие на намывную полосу прибоя. Гроссевич вернулся назад, чтобы одеться, ужасу своему увидел, что солдаты увезли с собой с его одежду и даже обувь. Он понял, что погиб, и почти без сознания повалился на берег. Между тем надвигались сумерки, и ночь обещала быть ненастной. Несчас¬тный решил спрятаться в камнях, но скоро он здесь так прозяб, что решил залезть в густую траву. Ужасную ночь провел он под дождем и до самого рассвета не смыкал глаз. Когда стадо совсем светло, он решил идти вдоль берега. Но куда? Вперед или назад? Безотчетно, сам не зная почему, он пошел дальше к северо-востоку в том направлении, в каком вел работы. Идти по намывной косе прибоя и хорошо одетому человеку трудно. У подножья обрывов берег завален глыбами камней с острыми краями: всюду валяется бурелом, заросший осокой и колючими кустами шиповника; между камнями во множестве валяются обломки раковин, которыми легко поранить ноги. Можно себе представить, в каком состоянии был Гроссевич после одного только перехода. В первый же день рубашка и кальсоны разорвались. Он набрал много заноз и сильно изранил ступни ног. к утру у него опухли руки. Перемогая себя, он потащился дальше вдоль берега и ел, что попало: слоевища морской капусты, мелких крабов, мелких моллюсков-береговичков. На третий день он, почти голый, еле-еле передвигал ноги, падал в бессилии, подымался, шел несколько шагов, опять падал и подолгу лежал без движения. Наконец он дошел до того, что стал терять сознание. он не знает, был ли то сон или состояние бодрствования, он потерял способность мыслить и потерял всякое представление о времени и месте. Иногда на него вдруг на ужас. Он вскакивал и с криком бросался вперед и до тех пор, пока обессиленный опять не падал на камни. Гроссевич полагает, что он был болен, потому что его мучили кошмары днем и ночью. Мысль, что этот берег будет его могилой, мало его беспокоила. Лишь бы скорее пришло «это» и прекратило его душевные и физические страдания. Он вспомнил свою мать, близких друзей, слезы застилали глаза. Он лег па землю и долго-долго плакал, пока не впал в забытье.
Очнулся он оттого, что кто-то приподнимал его голову и вливал в рот воду. Когда Гроссевич открыл глаза, то увидел около себя каких-то сильно загорелых и странно одетых людей. «Дикари», мелькнуло в его мозгу, и он испугался. Это были удэхейцы. Они проезжали мимо на лодке и вдруг увидели человека, лежащего на камнях. Сначала они полагали, что это труп, выброшенный волнением на берег, и хотели проехать мимо, но в это время Гроссевич шевельнул рукой и простонал. Удэхейцы тотчас причалили к берегу и стали приводить его в чувство. Затем они дали ему кое-что из одежды и помогли добраться до лодки. Незадолго до сумерек они прибыли к устью какой-то реки и под руки дотащили его до своих балаганов.
Гроссевич полагал, что он в плену, и не знал, ухудшает или улучшает это его положение. На другой день он был крайне удивлен, что две женщины занялись извлечением заноз из его ног, потом они перевязали ему раны, положив на них мелкие стружки шиповника. Он увидел, что с ним обращаются ласково, дают есть то, что едят сами. Наконец он решил сделать опыт и без ведома своих спасителей поплелся к берегу. Его никто не задерживал, он вернулся в юрту и встретил тот же прием. Убедившись, что он не находится в положении пленника, Гроссевич воспрянул духом и повеселел. Мало-помалу ноги его стали заживать. Пришла пора рыболовства. Удэхейцы отправились на реку, и Гроссевич пошел с ними. Он помогал им ловить кету, вытаскивал из лодки рыбу, помогал ее чистить и вешать на жерди. Жен¬щины добродушно смеялись над его неумением и, в свою очередь, помогали ему в том случае, когда он попадал впросак. Гроссевич рубил дрова, собирал ягоды и старался всячески помочь своим спасителям. Наконец пришла осень и выпал первый снег. Удэхейцы пошли на соболевание, и он отправился вместе с ними.
Между тем два солдата, оставив Гроссевича на произвол судьбы, поплыли назад вдоль берега моря. Они были уверены, что он непременно погибнет и кости его
растащат дикие звери. Дня через четыре они наткнулись на отряд другого топографа. На вопрос последнего, где их начальник, они ответили, что он утонул, и в доказа¬тельство представили его одежду, документы и даже небольшую часть денег. Топограф прикомандировал их к своему отряду и по окончании работ на шхуне отбыл в пост Владивосток, а оттуда в Иркутск, где и подал рапорт обо всем случившемся.
В конце года, незадолго до увольнения в запас армии, оба солдата поссорились из-за денег и один на другого донес. Началось следствие. Солдаты сознались в том, что они бросили Гроссевича, но не могли сказать, где именно. К счастью, сохранилась съемка береговой лини и видно было, где она оборвалась. На следующую весну оба преступника под конвоем были доставлены в город Владивосток. На той же шхуне их повезли вдоль берега с приказанием указать место, где они оставили своего начальника. Может быть, солдаты показывали и правильно, но ни севернее, ни южнее никаких следов Гроссевича найдено не было, и экспедиция ни с чем возвратилась в город Владивосток. Солдаты были осуждены на каторжные работы, а Гроссевич был вычеркнут из списков топографов как пропавший без вести. Ни у начальствующих лиц, ни у родных и знакомых, ни у кого не было сомнения в том, что он погиб.
Прошел год. Гроссевич совсем сжился с удэхейцами, стал понимать чужой язык, помогал им в работах, и не чувствовал себя тунеядцем. Он увидел, что люди эти живут мирно, тихо и не ссорятся между собой. Его поразил тот патриархально-родовой строй, при котором все, заботились о вдове и ее детях, как о своих родных. Он неоднократно видел собрания стариков, на которых они спокойно и терпеливо выслушивали реплики подростков. Он видел, что молодежь в то же время слушалась советов стариков. Его одноплеменники искали его смерти, бросили его на произвол судьбы, а эти люди спасли его, вылечили и одели. Он решил никогда не возвращаться к своим и навсегда остаться с удэхейцами.
Между тем через китайцев, скупщиков мехов, стали распространяться слухи о том, что на реке Ботчи у удэхейцев живет один русский. Слухи эти дошли до Владивостока, потом пробрались и в Иркутск, а там решили что это не кто иной, как Гроссевич, и что он находится в плену у удэхейцев.
Весной, когда растаяли снега и реки вскрылись ото льда, была снаряжена вторая экспедиция на той же шхуне «Восток». Но когда она подходила к мысу Крестовоздвиженскому, ее заметил один удэхеец. Он прибежал на Ботчи и сообщил сородичам: «Лоца гуны» (т.е. «русские идут»). Удэхейцы побросали свои юрты и убежали в горы. Вместе с ними убежал и Гроссевич. Начальник десанта нашел балаганы пустыми. Он решил, что удэхейцы увели с собою Гроссевича. Тогда шхуна произвела демонстрацию. Она сделала вид, что уходит совсем, а на самом деле спряталась за одним из мысов, а когда совсем стемнело, высадила на берег вооруженную команду. Матросы прошли несколько километров и перед рассветом напали на стойбище удэхейцев. Когда Гроссевич увидел, что матросы арестовывают удэхейцев, он вступился за них и пробовал оказать сопротивление. Тогда арестовали и его.
Экспедиция с Гроссевичем и двумя пленниками вернулась, на судно. Их доставили во Владивосток, где удэхейцев держали под стражей до производства следствия. Вскоре один из них получил скоротечную чахотку и умер в тюрьме, а другой был отпущен на свободу, но долго не мог выехать из Владивостока. Он тоже заболел и на реку Ботчи попал незадолго до своей смерти. Гроссевич был предан суду и отправлен в Иркутск, а оттуда после следствия препровожден в Николаевский военный госпиталь для испытания его умственных способностей. Там его держали около года и признали душевнобольным, что избавило его от суда. Затем он выздоровел и снова стал проситься на службу в Восточную Сибирь. Назначение состоялось. Когда он приехал во Владивосток, он тотчас стал искать случая съездить на реку Ботчи, чтобы навестить своих друзей-удэхейцев. По службе попасть туда он не мог, тогда он взял отпуск и отправился на шхуне «Сторож», которой командовал капитан Гек. Прибыв на место, он поспешил на берег. Вот и тропинка, вот и речка, где они ловили рыбу. Он побежал по дорожке через кусты. Печальное зрелище представилось его глазам. От стойбища остались только развалины. Все люди, взрослые и малые дети, погибли от какой-то эпидемии, занесенной из города. Никто не спасся. Там и сям валялись человеческие кости и предметы домашнего обихода, успевшие, уже зарасти травою. Убитый горем он вернулся в город Владивосток, где снова попал в больницу.
Удэхейцы на реке Ботчи вымерли, но среди соседей их на Копи и Самарге долго еще ходили рассказы о том, как «омо лоца» (один русский) попал к удэхейцам, и как от него погибло все стойбище.
Прошло более пятидесяти лет. Гроссевич умер в городе Хабаровске в 1917 году, а бухточка, в которую впадает река Ботчи, сохранила его имя и по сие время.
В. Арсеньев, т. III.

Последний герой Арсеньева

В удивительной истории топографа Петра Гроссевича, именем которого названа бухта в Хабаровском крае, переплелись правда и вымысел. Что же было на самом деле?

В документальной повести В. К. Арсеньева “В горах Сихотэ-Алиня” есть несколько страниц о необыкновенной робинзонаде топографа Гроссевича.

Фабула вкратце такова. Перед тем как отправиться в 1908 году в очередное путешествие, Арсеньев зашел в Хабаровске к старому топографу Гроссевичу расспросить о побережье моря, которое намеревался посетить. Топограф достал карту и по ней стал делать описание каждого мыса и каждой бухты. Когда же Гроссевич дошел до реки Ботчи, с ним случился нервный припадок. А придя в себя, старик, обливаясь слезами, рассказал Арсеньеву удивительную историю.

РОБИНЗОНАДА ТОПОГРАФА

Вот как изложил рассказ Гроссевича Арсеньев.

В 1870 году 19-летний Гроссевич с товарищем приехали в Иркутск служить топографами. Через год их отправили во Владивосток, а затем на берега Татарского пролива. Здесь Гроссевич должен был провести съемки берега между мысами Туманный и Успения (ныне - Хабаровский край), а его товарищ - севернее залива Рында (Приморский край).

Высаженный в нужной точке с двумя солдатами со шхуны “Восток”, которой командовал штурман Бабкин, топограф занялся съемками. Работы успешно продвигались, но однажды, проснувшись поутру, Гроссевич обнаружил исчезновение лодки, палатки и продовольствия. Исчезли и солдаты, причем со всей одеждой и обувью топографа. Они не решились на прямое убийство начальника, рассчитывая, что он, раздетый и разутый, а главное, оставленный без еды, и так непременно погибнет, а кости его растащат дикие звери.

Через два дня беглецы-дезертиры наткнулись на партию другого топографа, где их разоблачили и повезли на шхуне к месту, где они бросили Гроссевича. Но топографа не нашли, вычеркнули его из служебных списков как погибшего, а дезертиров осудили на каторжные работы.

К счастью, Гроссевич не погиб. Его, умирающего от голода, подобрали удэгейцы, выходили, и топограф так прижился в стойбище на реке Ботчи, что не захотел возвращаться в цивилизованный мир.

Спустя год от шнырявших по краю китайских скупщиков пушнины пошли слухи - на Ботчи живет какой-то русский. Власти снова отправили шхуну “Восток” на поиски топографа, но на подходе к устью реки судно заметили удэгейцы и вместе с Гроссевичем сбежали в тайгу. Команда, осмотрев пустые юрты и предположив, что топограф пленен и его не отпускают, решила обмануть инородцев. Корабль отошел за ближайший мыс, где военные незаметно высадились и вновь нагрянули в стойбище, застав на этот раз всех его обитателей. Произошла схватка, Гроссевич вступился за таежных друзей, был скручен, увезен во Владивосток и признан врачами душевнобольным.

После курса лечения он выздоровел, возвратился на службу в Иркутск и в первой же командировке в Приморье решил взять отпуск и навестить удэгейцев на реке Ботчи. Добравшись за свой счет до реки, топограф увидел жуткую картину - стойбище вымерло от какой-то болезни. И потрясенный Гроссевич вновь оказался в лечебнице для душевнобольных.

МАКСИМОВ, ДА НЕ ТОТ

Читатели, привыкшие доверять строгому документализму Арсеньева, не сомневались в правдивости истории Гроссевича. Однако даже беглый анализ драматического эпизода в повести Арсеньева вызывает определенные вопросы.

Как ни покажется странным, но ответы на эти вопросы нам оставил сам же Арсеньев. Касаясь в книге “В горах Сихотэ-Алиня” истории исследования Приморья, он упоминает о топографической экспедиции под начальством Большева, которая в 1874 году впервые произвела съемки прибрежной полосы между заливами Рында и Де-Кастри (Чихачева). “Тяжелые условия, при которых пришлось работать топографам на пустынном в то время берегу, - заметил Арсеньев, - кстати, дали писателю С. В. Максимову богатый материал для его рассказов”. В примечаниях Арсеньев называет и один из них, посвященный Гроссевичу - “Пионеры и оспопрививатели”.

Но Владимир Клавдиевич допустил ошибку, поставив перед фамилией Максимова инициалы С. В., тогда как настоящий автор “Пионеров” другой - Александр Яковлевич Максимов. Вообще, не мудрено перепутать Максимовых: книги, написанные ими о Дальнем Востоке, схожи и названиями. У Сергея Васильевича Максимова книга о путешествии на Амур называется “На Востоке”. Книга же Александра Яковлевича Максимова с рассказом “Пионеры и оспопрививатели” - “На далеком Востоке”.

Александр Яковлевич Максимов был историографом экспедиции Большева, послужив с июня по ноябрь 1874 года мичманом в составе экипажа шхуны “Восток”, которая развозила и собирала по побережью топографов. Все это время Максимов вел дневник и позже в журнале “Морской сборник” описал едва ли не каждый шаг съемщиков на берегу и каждую милю, оставленную за кормой “Востока”. Кстати, эти знания и послужили материалом для упомянутого выше литературного рассказа.

ДНЕВНИК МИЧМАНА “ВОСТОКА”

Судя по дневниковым записям мичмана, почти половина съемщиков экспедиции из-за природной стихии и нехватки продуктов не раз бывала на волосок от смерти. К примеру, партии топографов Павловича и Сосунова едва не умерли от голода в ожидании, когда их подберет шхуна. И только у Гроссевича вдобавок к подобным коллизиям еще и дезертировали солдаты.

“Через гиляков мы на шхуне “Восток”, - записал мичман, - получили неприятное известие: у классного топографа г-на Гроссевича затонула шлюпка, причем погибли все вещи, провизия, выполненные картографические работы и двое солдат. Немедленно “Восток” снялся с якоря и поспешил на помощь. Оказалось, что Гроссевич, оставив при двух солдатах большую часть продуктов, вещи и вычерченные планшеты съемок береговой линии, пустился с семью “нижними чинами” в путь пешком. Солдатам-сторожам Гроссевич приказал дождаться хорошей погоды и догонять партию на лодке по морю. В пути довольно скоро выяснилось, что сухари кончаются, и съемщик послал за ними солдат на старую стоянку, в надежде на то, что оставленные сторожа не успели выйти вслед за партией морем. Ходоки вернулись с ужасным известием: бивак пуст, лодка перевернута, вещи, ящики и весла поломаны и разбросаны по берегу. Предположив, что двое солдат, ослушавшись его, поспешили выйти в бушевавшее море и утонули, топограф решился на отчаянный шаг: как можно быстрее, без всякой съемки, пройти 30 верст к северу, к реке Ики, где хранилась часть продовольствия”.

ПУТЬ К СПАСЕНИЮ

В рассказе же “Пионеры и оспопрививатели” прообраз Гроссевича - топограф Нилов - решил сам проверить сообщение солдат и отправился на старую стоянку один, где убедился в гибели людей, продовольствия и результатов многодневной работы. Зная, что в 40 верстах к северу есть большое тунгусское селение, топограф пошел с командой к нему. Он первым, расчищая дорогу в лесу, шел с топором в руках. За ним солдаты, сменяя друг друга, несли на носилках, сбитых из жердей, заболевшего товарища. Идти пришлось более четырех суток, питаясь ягодами и сырыми грибами. Когда команда доплелась до тунгусского селения, это были живые мертвецы с изодранными, окровавленными ногами, руками и лицами. Принесли они и настоящего мертвеца - больной товарищ в пути скончался.

В документальной публикации Максимов, со слов самого топографа Гроссевича, отвел этому эпизоду всего несколько строк: путникам пришлось пробираться непроходимыми чащами, прочищать дорогу топорами, карабкаться по скалам, словом, превозмочь в полуголодном состоянии столько преград, что нужно только удивляться, как партия дошла до места, не потеряв ни одного человека. На самом деле один из солдат умер - от тифа, но у другого съемщика, Павловича.

Несмотря на все драматические происшествия, топографы Большева закончили плановые съемки, а от гиляков (орочей) узнали, что двое солдат Гроссевича отнюдь не утонули, а обретаются в одном из стойбищ. Причем один из них нарядился в офицерское платье, изображая из себя господина, а второй играл при нем роль слуги. Что же касается разбитой шлюпки и прочего, что оставили после себя находчивые служивые, то все это, заметил Максимов, было попыткой избежать преследования и наказания.

Дезертиров, по документальным данным, поймал топограф Павлович. Остановившись с командой на ночлег невдалеке от гиляцких юрт, он с удивлением обнаружил в них двух подчиненных Гроссевича. При расспросе те стали завираться, и, почувствовав неладное, тем более что один из солдат щеголял в офицерском мундире, Павлович приказал своим стрелкам связать их и охранять до встречи с “Востоком”. Уже на следующий день, 15 сентября 1874 г., моряки приняли съемщиков Павловича на шхуну, а вместе с ними и беглецов из партии Гроссевича.

И АРСЕНЬЕВ МОГ ОШИБАТЬСЯ

В повести Арсеньева, как и в рассказе Максимова, топографы работают сами по себе, не связанные с какой-либо партией. Складывается впечатление, что Арсеньев вообще не знал об участии Гроссевича в экспедиции Большева. И вот здесь самое время сказать о том, насколько не совпадает документальная биография Петра Степановича Гроссевича с его жизнеописанием по Арсеньеву.

В 1870 году Гроссевичу исполнилось не 19 лет, а все 26. И не со школьной скамьи приехал он в Иркутск, а после шести лет службы топографом, унтер-офицером в “горячей точке” - на Кавказе.

Гроссевич с товарищем не могли в 1871 году застать штурмана Бабкина в качестве командира шхуны “Восток”, так как последний раз в плавании по Японскому морю Василий Матвеевич Бабкин участвовал в 1869 году. По рассказу Гроссевича, исследуемый берег он сам наносил на карту Дальнего Востока вообще впервые, значит, и вся история с топографом произошла ни раньше, ни позже 1874 года, именно во время участия в экспедиции Большева.

Спустя полвека после издания “В горах Сихотэ-Алиня” появился третий, если так можно выразиться, литературный римейк о Гроссевиче: приморский писатель А. Ильин посвятил топографу повесть “Там, где Ботчи”, взяв за основу рассказ Арсеньева и, скорее всего, даже не подозревая о существовании документальных первоисточников. Собственно, в этом небольшом по объему произведении Ильин домыслил, дополнил Арсеньева, сообразуясь с собственным представлением о той эпохе, в которой жил Гроссевич. Говорить о каких-либо ошибках Ильина нет смысла. “Там, где Ботчи” - литературное произведение, в котором автор волен распоряжаться судьбой героя по своему усмотрению.

СУДЬБА ГРОССЕВИЧА ХРАНИЛА

Как же сложилась жизнь Гроссевича после той злополучной экспедиции?

Судя по документам, он успешно продвигался по службе, вовремя получал награды. В январе 1885 года его перевели служить в Военно-топографический отдел (ВТО) Приамурского военного округа в Хабаровку (тогда еще не Хабаровск). В 1898 году назначили начальником съемочного отделения при ВТО, в 1904 году - производителем картографических работ. Гроссевич отслужил царю и отечеству 53 года и 4 месяца, что называется, до последнего звонка. В коллежских советниках (т. е. в звании полковника) он проходил 14 последних лет своей жизни, умер от аневризмы сердца и исключен был из служебных списков со следующим чином - статский советник (генерал-майор).

Последнее было сделано в обход закона по личному согласию царя Николая II, очевидно, для увеличения пенсии жене, Анастасии Тимофеевне Гроссевич. Детям Гроссевича (трое дочерей и четверо сыновей) в 1916 году исполнилось от 28 до 46 лет.

Вернемся к книге “В горах Сихотэ-Алиня”. Почему-то никто не обратил внимания на такое несоответствие: Арсеньев к топографу зашел перед экспедицией 1908 года, а в примечаниях к публикации он сообщает, что вся эта история записана со слов Гроссевича за несколько дней до его смерти. И хотя в книге “В горах…” рассказывается о путешествии 1908 - 1910 годов, Арсеньев завершает историю Гроссевича такими словами: “Прошло более 50 лет (со времени эпизода на Ботчи. - Авт.). Гроссевич умер в городе Хабаровске в 1917 году, а бухточка, в которую впадает река Ботчи, сохранила его имя и по сие время”.

Становится понятным, что эту историю автор присовокупил к тексту книги позже, когда готовил рукопись к изданию. Правда, и здесь вкралась ошибка - Гроссевич умер не в 1917, а 28 октября 1916 года.

А БЫЛ ЛИ РОБИНЗОН?

Вероятно, в будущем найдутся документы, которые совершенно точно подтвердят, как родилась легенда о Гроссевиче. Я же сегодня предлагаю такую версию.

Незадолго до смерти топографа Арсеньев зашел к нему второй раз (первый визит - в 1908 г.). И 72-летний старик, больной и уставший, пожаловался, в общем-то, еще молодому, удачливому, а главное, уже известному исследователю, что он, Гроссевич, тоже имеет полное право на известность. Ведь в его жизни было такое приключение!

То, что подобные случаи бывали, вспоминал еще в 1861 году командир клипера “Гайдамак” А. А. Пещуров: когда кто-то из топографов (фамилии не приводились), заблудившись в Уссурийской тайге, скитался годами по юртам бродячих туземцев. Подобные рассказы или легенды, наверняка, изустно передавались от одного поколения топографов другому. Легенда, вероятно, была известна и Гроссевичу, который в конце жизни пересказал ее Арсеньеву. Но в нее, к предполагаемому случаю из чужой судьбы - вольная жизнь среди дикого племени - он удачно вписал правдивый эпизод, который произошел с ним самим в 1874 году, во время работы в экспедиции Большева.

Конечно, Гроссевич читал рассказ А. Максимова “Пионеры и оспопрививатели” и в главном герое узнал себя. Но в рассказе, хотя зло и наказано - дезертиры схвачены и осуждены, все кончается пресно, буднично. О судьбе топографа автор ничего не сказал, полагая, что раз он добрался с оставшимися солдатами до селения, пусть и тунгусского, все закончилось благополучно.

Допустим, Гроссевич не мог примириться с такой концовкой у Максимова и придумал свою, куда более оригинальную. Такую, которая до сих пор при чтении повести Арсеньева возбуждает сердца, и нам нетрудно представить согбенную фигуру старика Гроссевича, рыдающего при воспоминании о своей невероятной “робинзонаде” молодости.

Евгений Суворов

Источник: Молодой Дальневосточник

http://www.lesosavodsk.ru/vlesosavodske-1867.php

Бухта Гроссевича (Советско-Гаванский район, Хабаровский край). фото Павла Бикташева.

Poiskovik